Из жизни

Одна дома. Из цикла рассказов Детство интровертки

Не секрет, что желания сбываются. Сбываются неожиданно и неумолимо. Поэтому желать нужно весьма осторожно.

Мне было всего шесть лет, когда это случилось. И я ненавидела садик. Я была тем самым ребёнком, который каждое утро вцеплялся одной рукой в мамину юбку, а другой — в перила детсадовской лестницы и отчаянно рыдал в надежде, что мамино сердце дрогнет и ежедневная пытка не повторится. Разумеется, это не срабатывало, потому что мама трудилась экономистом на заводе и, как молодой специалист, стране была нужнее. Кроме того, все надеялись, я привыкну и пойму: садик — это весело. Но я так и не оценила прелестей заведения, а однажды, года в четыре, даже сбежала оттуда. Просто во время прогулки спряталась за куст жёлтой акации, а потом пролезла между железными прутьями забора и понеслась по тротуару предположительно в сторону дома. Прочь от злых тётенек, которые не разрешали во время тихого часа проситься в туалет. Прочь от жестоких детей, которые безошибочно чуяли интроверта и забавлялись азартно, как кошка с мышью. А особенно — прочь от ужасного Вадьки Форносова, который караулил в раздевалке возле шкафчика и норовил сделать такое, что стыдно было рассказать маме, а уж тем более злым тётенькам. Я летела на крыльях свободы, и казалось — всё плохое позади навсегда. Потом я устала и пошла пешком. Сердце по-прежнему радостно стучало. Даже когда вокруг обступили незнакомые дома. А потом меня поймал милиционер. И вот тут всё закончилось. Мало того, что меня вернули в тюрьму, так ещё и надзор усилился в разы, прогулочная площадка сократилась до периметра песочницы. Выходить из неё разрешалось только, если пойдёт дождь. Да и то лишь для того, чтобы спрятаться с другими под крышу павильона.

Единственное, что мне нравилось в садике — это играть во время тихого часа пёрышками из подушки. Но для этого собственно сам садик не был нужен. Я ощупывала ладонью тугой подушкин бок, хватала острый кончик пера, извлекала на свет и решала, на кого оно больше похоже. Тонкое и белое оборачивалось принцессой. Чёрное и мохнатое — злой ведьмой. Ровное и красивое — мушкетёром из фильма, кривое и уродливое — коварным злодеем. Лёжа на боку спиной к воспитательнице и насобирав небольшую кучку героев, я принималась разыгрывать истории спасения и победы добра над злом. Главным было — не издать ни звука, иначе отправят стоять в углу босиком на холодном кафеле.

Поэтому я отчаянно мечтала, чтобы всё это исчезло из моей жизни. Лучше уж остаться совсем одной — в пустыне, на необитаемом острове, где угодно — всё равно это будет лучше.

В шесть лет случилось сразу два счастья. Меня приняли в школу, и родители разрешили последние месяцы перед первым сентября не ходить в садик. А поскольку ни бабушек, ни других родственников у нас в этом городе не было, это означало — сидеть дома одной. Совсем одной! Вот так я поняла, что миллион раз пролепетав "пожалуйста, ну, пожалуйста", при этом крепко зажмурившись, можно наколдовать исполнение любой мечты.

И вот — лучший день моей маленькой жизни настал! Тёплым летним утром я проснулась совершенно одна в квартире на последнем этаже девятиэтажки. Одна, потому что мама с папой были уже на работе, а младшие брат с сестрой — в садике. К слову, именно брат-погодок полностью восполнял мою потребность в друзьях в дошкольной жизни.

Накануне вечером мне выдали ключ от квартиры на белой капроновой ленте в крупный розовый горох, чтобы вешать на шею и не терять. Так что я собиралась отправиться на прогулку. То было время, когда и дошкольники, и младшие школьники преспокойно гуляли без родителей, и ни у кого это не вызывало удивления. Поскольку в нашем дворе, а также во всех соседних, строили новые девятиэтажки, гулять было невероятно интересно. Горы, кратеры, вывороченные деревья, заполненные водой котлованы: словом, хочешь — в экспедицию на Марс, хочешь — в геологическую разведку... Но в тот день всё сложилось иначе.

Итак, я проснулась, умылась, налила стакан воды и — точно какой-нибудь английский аристократ с чашечкой кофе — вышла на балкон, потому что оттуда открывался впечатляющий вид. Всё-таки девятый этаж! Эту квартиру государство пожаловало моей маме, как молодому специалисту, совсем недавно, поэтому привыкнуть к виду с балкона я не успела и наверное даже предпочла бы его мультику, хотя мультики тогда были на вес золота, ибо их показывали раз в день в передаче "Спокойной ночи, малыши" и по воскресеньям в передаче "В гостях у сказки".

Я посмотрела вниз и передумала пить воду. Гораздо интереснее узнать, что будет, если вылить её с такой высоты. Хрустальная струйка полетела на землю, извиваясь на ветру и распадаясь на капли. Восторг! Я вбежала в комнату и осмотрелась. Посередине стоял большой пластмассовый паровоз брата с красными вагонами. Я отцепила один из них, набрала воды из-под крана и снова бросилась на балкон. На этот раз развлечение получилось дольше. Водяные змейки взвивались вверх, распускались веером и устремлялись к земле вдогонку друг за другом.

Когда вода опять закончилась, в поисках более долгоиграющей тары я наведалась в кухню. На столе в трехлитровой банке, как рыбка в аквариуме, плавал одинокий соленый огурец. Я переместила «рыбку» в большую эмалированную кружку, налила ей соленой воды с «водорослями» укропа, а банку сполоснула и наполнила чистой водой.

Очень довольная вернулась на балкон и, изо всех сил удерживая тяжелую емкость, плеснула воды вниз. По случайности как раз в этот момент один из жильцов девятиэтажки выскочил из нашего первого подъезда и поспешил в арку между первым и вторым. Пока вода летела вниз, человек благополучно миновал опасную зону, но, услышав позади странный звук, — остановился. Едва не уронив банку, я в ужасе присела на корточки.

— Это кто там хулиганит?! — раздался разгневанный мужской крик. — Сейчас милицию вызову! Родителям расскажу! Уши надеру!

Несмотря на то, что голос звучал как будто издалека, да и человек с такой высоты казался игрушечным, мне все равно стало страшно. Я не знала, чего испугалась больше — милиции, родителей или физической расправы, но на всякий случай несколько минут сидела тихо, обнимая почти полную трехлитровую банку с водой. Вот ведь что интересно, — подумала я, — вода не успела поймать этого дяденьку! Как же так?

Я высунула нос и убедилась, что милиция пока не заинтересовалась происходящим, а значит — есть шанс провести эксперимент.

Пришлось немного подождать. Наконец на весь двор гулко, даже с эхом, застучали каблуки. Почти у всех тетенек были громкие металлические каблуки, потому что мужья и знакомые вытачивали им эти каблуки на заводе. Хотя завод не имел никакого отношения к обуви. Мои родители тоже там работали: мама — инженером-экономистом, папа — инженером-программистом. Мне объяснили, что это хорошо и почетно. Звуки напоминали выстрелы. Я подождала, чтобы прохожая оказалась под балконами, и быстро наклонила банку. Когда вода достигла асфальта — тетеньки из след простыл, выстрелы затихли в арке. Вот чудеса!..

Старуха Шапокляк пела в своей песенке: «И прохожих, в качестве зарядки, из окна люблю облить водой!» Но, оказывается, не так это просто! Даже невозможно.

Остатки воды я потратила на то, что смело и безуспешно поливала редких прохожих. Редких, потому что почти все жильцы новых домов трудились на заводе. Просыпались по заводскому гудку в семь утра, в восемь — опять-таки по гудку — приступали к работе, а в половине пятого вечера тот же гудок оповещал всех жителей об окончании рабочего дня. Дети тем временем ждали родителей в детсадах, а школьники в школах на продленках или в пионерских лагерях. Я оказалась исключением из отлаженной системы. Впоследствии эта «исключительность» приобретет хронический характер и усугубится побегами из пионерских лагерей и отказами от хоженых троп и легких путей. Зачем? Когда есть трудные и почти непроходимые!

Итак, я чувствовала себя прямо-таки владыкой мира, летящей на облаке со всемогущим жезлом, в смысле — с банкой, в руках. Ветер трепал неприбранные длинные волосы, солнце играло брызгами, и все было прекрасно и безобидно, ибо ни один прохожий не пострадал.

Банка опустела и последние капли изрядно хлорированной водопроводной воды сверкнули в прощальных лучах. После этого лучи исчезли. Солнце скрылось за тучами.

Я беззаботно толкнула балконную дверь, но она не шелохнулась, только едва слышно клацнула шпингалетом — стиснула зубы. Как так? Не веря в происходящее, я толкнула сильнее, потом дернула ручку на себя. Проделывала это снова и снова, отказываясь принимать ужасное и очевидное: я — в ловушке.

Стоп. Надо отдышаться и подумать. Когда я выходила на балкон в последний раз, сзади задребезжала дверь — закрылась от ветра. И, кажется, был еще какой-то звук. Шпингалеты в новых домах крепятся вертикально в самом низу двери. Утром я подняла щеколду, а когда дверь захлопнулась, щеколда упала в скобу. Вот такая мышеловка для несостоявшейся юной Шапокляк.

Солнце вознамерилось оставаться за тучами, зато ветер с новой силой обрушился на балкон. Только теперь я поняла, что стою почти голая босиком на холодном бетоне. Мое облако — не что иное, как жуткий бетонный мешок, подвешенный практически в небе, ибо наша девятиэтажка стояла на горе. Мало того, что с трех сторон не было стен, так еще и крыша отсутствовала, потому что этаж — последний, а всем балконам, что ниже, крышами служили другие балконы. Я задрожала. Кожа по всему телу покрылась пупырышками. И даже зубы легонько застучали. Вот бы сейчас под теплое одеяло — оно совсем близко, там, в квартире, но недосягаемо. Надо было одеться с утра! На мне были только трусы и длинная майка с рисунком в виде разноцветных бантиков. Баба Зина — папина мама — привезла мне эту майку из Венгрии вместе с коричневыми замшевыми туфельками. Мне очень нравились и туфли, и майка, потому что таких ни у кого не было. Остальные свои вещи я часто видела на других девочках. Когда мы с мамой приходили в магазин одежды, нас встречали длинные ряды одинаковых платьев. Только размеры разные. Особенно меня поразил случай, когда этим единственным платьем в разных размерах оказалась коричневая школьная форма.

Я поставила одну босую ногу на другую — так теплее — и, чтобы не потерять равновесие, взялась за ледяной железный поручень. Никогда прежде моя челюсть не прыгала от холода и зубы не лязгали, и тонкие волоски на руках не топорщились, как у ежа, так что некоторое время я удивлялась, ощущала и наблюдала за собой. А потом к этим ощущениям добавилось еще одно весьма навязчивое и неприятное. Дело в том, что после сна я забыла не только одеться, но и сделать кое-что еще. И теперь мой организм настойчиво требовал исправить оплошность. Нужно во что бы то ни стало попасть обратно, чтобы добраться до туалета! Форточка! Где-то я слышала историю о том, что к одним людям воры залезли в форточку. Я с надеждой взглянула вверх и радостно охнула: форточка над узким окном слева балконной двери — открыта!

Не так просто оказалось взобраться на скользкий металлический наклонный карниз — без стула. Однако я все же вскарабкалась, осторожно, прижимаясь к стеклу, встала в полный рост и машинально обернулась. Напрасно я это сделала. Голова закружилась, потому что я очутилась где-то на вершине скалы и вот-вот сорвусь вниз. Чувство абсолютной незащищенности и отчетливое ощущение, как что-то непреодолимое тянет вниз — в пеструю пропасть пустого двора. Ветер будто пытался подхватить меня как пушинку, и унести с карниза. Я закрыла глаза и, поборов внезапную тошноту, сосредоточилась на форточке. Начиналась форточка там, где заканчивалась я, но это меня не остановило. Я вцепилась в край деревянной рамы и рвалась вверх, царапая окно ногами, пока не повисла грудью на форточке. Ветер трепал волосы, и они лезли в глаза и в рот. Так я барахталась довольно долго, пытаясь влезть в проем еще и коленом. Но форточка оказалась слишком маленькой, к тому же дверцы двойной рамы мешали. Если же влезть без ноги, то просто разобьешься, упав на пол вниз головой. В горле откуда ни возьмись застрял ком, и в придачу ко всему пришлось бороться с подступившими слезами. Я отказывалась верить, что все бесполезно, исцарапала руки и колени, но — тщетно. Сил не осталось, надежды просочиться в квартиру через форточку — тоже. Старательно не глядя по сторонам, я спрыгнула на пол и осмотрелась по-новому — с точки зрения невозможности выбраться отсюда.

В бетонном мешке была только я, моя пустая трехлитровая банка и в торце маме как-то удалось привязать веревку, на которой сушились на прищепках два чехла для раскладных кресел или, как говорила мама, «накидушки». Она сшила их сама из тоненькой серой ткани.

Я с надеждой потрогала «накидушки». Влажные.

Но куда больше, чем согреться, мне хотелось в туалет. Я покосилась на пустую трехлитровую банку. Ничего не скажешь — в самый раз для анализа мочи. Поскольку выхода было всего два: позорно пописать в банку или еще позорнее попросту описаться, я выбрала первое. Потом задвинула банку в угол и отвернулась. Вот тебе и взрослая девочка шести с половиной лет! Одна дома могу сидеть! Угу, как же! Сидеть на горшке — вот что я могу. Так и до соски недалеко!

Едва одной проблемой стало меньше — неожиданно возникла новая. В моем животе откуда-то взялся голодный тигр. Там заурчало, зарычало и даже забулькало. А потом засосало так невыносимо, как будто этот тигр не ел всю жизнь и теперь пытается втянуть в себя все вокруг, то есть мой пустой желудок.

Я снова взглянула на «накидушки», как единственное, что здесь не приколочено, и может быть сгрызено. Нет, не годятся.

Во дворе раздались голоса. Снова показались редкие прохожие. А что, если закричать? Позвать на помощь? Например: «Ау-у! Помогите-е! Я застряла на балконе!» Я взглянула на трехлитровую банку с «анализами» на дне и покраснела. Нет, невозможно. Никто не должен видеть этой банки, иначе я умру от стыда. К тому же у прохожих нет ключа от нашей квартиры. Они все равно не могут в нее попасть. И они не смогут позвонить родителям, потому что я не знаю их рабочих телефонов. Кстати, домашнего телефона у нас нет, поэтому родители никак не могут заподозрить, что я пропала — меня проглотил балкон.

Отчаяние снова стиснуло горло. Я не могу выбраться из этой бетонной ловушки, мне нечего есть, зубы дребезжат от холода. Это невозможно вынести. Хуже просто не бывает.

Внезапно потемнело, как будто небо подмигнуло — не волнуйся, бывает! — и пошел дождь.

Моя «гусиная» кожа и пыльный бетон, и стекла непреодолимого окна — равномерно покрывались каплями. Только это были вовсе не веселые утренние капли, искрящиеся на солнце, а тусклые, зябкие и беспощадные, распугавшие даже редких прохожих. К ним присоединились две горячих капли на моих щеках. Только две. Я запретила себе плакать, потому что в какой-то сказке говорится: «слезами горю не поможешь». К тому же мне придется провести так целую жизнь. Бабушка говорила, что некоторые бабочки живут один день. Но мне из без бабочек казалось, что каждый день — это целая жизнь. И почти невозможно дождаться, когда пройдет полчаса — не то что день!

Я съежилась, со вздохом сняла с веревки «накидушки» и попыталась "свить гнездо" в углу подальше от банки. Одну тряпочку постелила на бетон, села на нее, подтянула колени к груди и накинула на плечи вторую тряпочку. Кажется, стало только холоднее, но зато — хоть какое-то чувство защищенности. Бледно-серая ткань по цвету почти совпадала с бетоном. Можно представить, будто я исчезла, меня здесь нет. Пока тянутся эти бесконечные часы под моросящим дождем, я должна упорхнуть из своего тела, как бабочка. Упорхнуть от голода, холода и сырости — в свои мысли.

И я стала думать. О многом. О том, что все меняется внезапно: тот же балкон, та же вода, но вместо веселья — отчаяние. Что ловушки совсем не похожи на ловушки, и неизвестно, когда безобидная дверь сыграет злую шутку. О том, что не так уж это и здорово — остаться одной на всем белом свете.

Когда закончился дождь, мне захотелось пить. Папа говорил, что без еды человек может жить долго, а без воды — мало. Надо было открыть рот и пить дождик, пока дают.

Я вставала, ходила и снова забивалась в угол, а день все не заканчивался. Казалось, прошло много лет, когда наконец повсюду разнесся заводской гудок — долгий, упоительный, проникающий в каждую клеточку тела, объединяющий всех жителей в едином радостном порыве завершения рабочего дня — я замерла и так стояла, гипнотизируя окно, в котором через бесконечных полчаса увидела маму. Даже в ненавистных детсадах я не ждала ее с таким нетерпением и не радовалась так бурно.

После такого потрясения я потеряла интерес к балкону и каждый день ходила гулять на улицу. Это принесло новые волнения и приключения. Однажды в соседнем дворе я познакомилась с девочкой. Она привела меня в гости и научила делать самый вкусный в мире бутерброд. Для этого нужно было взять кусок хлеба вертикально и подвигать его возле струи холодной воды из-под крана — так, чтобы только одна сторона намокла. Потом обмакнуть эту сторону в тарелку с сахаром. Сахар толстым слоем прилипает к мокрому белому хлебу и получается вкуснотища. Конфеты в нашей многодетной семье инженеров были редкостью, так что новое блюдо привело меня в восторг. Тем временем родители потеряли дочь, и папа бегал по всем дворам в поисках и уже хотел обращаться в милицию (в милицию ему все же пришлось обратиться, но не в этот раз). Еще, помню, у нас в кухонном шкафу стояла литровая банка с маком. Мак выращивала бабушка — для выпечки. Лишь потом, в середине девяностых, в её поселке заведутся наркоманы, и придется бдительно уничтожать по всему огороду каждый чудесный бело-розовый цветок. Так вот, я, как обычно, собралась гулять, повесила на шею ключ и напоследок решила съесть чего-нибудь вкусненького. Мак — подойдет! Придвинула стул, с него залезла на стол, дотянулась до верхней полки и не удержала банку. Она грохнулась на пол. Посреди осколков возвышалась бархатная черная горка. Я осторожно срезала её макушку двумя ладошками и отправила в рот. Как все это убирать я понятия не имела и подумала, что, может быть, если я оставлю все, как есть, то, когда вернусь, оно само как-нибудь уберется. Я выскочила на лестничную площадку, и тут лифт остановился на нашем этаже. На всякий случай я бросилась вниз по лестнице. Из лифта вышел папа и заметил меня. «Ты куда?» «Гулять! Сегодня я еще не гуляла!» «Ладно», — разрешил он, и я помчалась дальше. Однако между вторым и первым этажами меня настиг разъяренный крик: «Юля-я!!! А ну, марш домой!!! Немедленно!!!» В другой раз я познакомилась с одним мальчиком, и он рассказывал, что не боится гусениц, а его сестра боится. Я похвастала, что тоже не боюсь гусениц, даже люблю их. Мальчик восхитился. Мы нашли во дворе куст, густо усеянный небольшими мохнатыми черными гусеничками и зачем-то решили их собрать. У меня с собой была пластмассовая коробочка со счетными палочками, которую мне как раз купили для школы. Мы выбросили палочки, потому что они скучные, а в коробочку долго и старательно собирали гусеничек. Гусенички сворачивались клубочком, и скоро стало казаться, что коробочка полна каких-то диковинных ягод, только они еще и шевелятся. В конце прогулки мы с мальчиком справедливо рассудили, что раз коробочка моя, то и содержимое достанется мне. Так что я, чрезвычайно довольная собой, принесла улов домой и поставила в детской комнате на полку над столом. Той ночью под утро я очнулась в холодном поту. Мне приснился жуткий сон — как будто я упала спиной в какой-то бассейн, но он полон не воды, а гусениц, разных гусениц, и все они шевелятся. Я открыла глаза. Потемки, но уже светает. Тишина. Только мое тяжелое дыхание. Я увидела, что форточка открыта, спрыгнула на пол, залезла со стула на стол, добралась до полки над ним, схватила коробочку с гусеницами, потом передвинула стул к окну, залезла на подоконник и вышвырнула коробочку в форточку. Весьма утешала мысль, что обратно на девятый этаж гусеницы вряд ли заберутся. Тут в комнату вошла сонная мама. «Юля? Что случилось?» Не рассказывать же, что я только что выбросила коробочку из-под счетных палочек, которые мы купили для школы. «Ничего», — буркнула я, вернулась в кровать и уснула. Брат потом так и не понял, с чего вдруг храбрая сестра начала вопить всякий раз, когда он приносил полюбоваться отличную жирную гусеницу.

«Домашнее» лето запомнилось навсегда, а когда первого сентября я пошла в первый класс школы, случалось всякое, но я напоминала себе: ты ведь не заперта навечно в холодной мокрой бетонной ловушке без еды и питья? А значит — всё не так плохо. Справишься!

© Юлия Шоломова

На фото: Юлия Шоломова, начало 80-х годов, из личного архива.