Рассказы

Берегла дурака

— Где они? — кричал Евгений Палыч.

— Я тебя, дурака, берегла, — оправдывалась мать. — Их было-то всего три.

Он нащупал в кармане четвертое письмо, распечатанное на работе — безликие черные буквы, вызывающие сердцебиение, головокружение и дрожь в руках.

Дыхание все не унималось.

— Где. Они.

— Выбросила, — отрезала мать.

Он смотрел на нее и с ужасом понимал, что почти ненавидит.

Эти зеленые глаза под широкими бровями, нестерпимо светлые, которые всегда казались необыкновенными, теперь заставляли дрожать от ярости. Неужели она не понимает?

Левый глаз немного косил в сторону, придавая матери еще более неприступный вид. Ее губы обычно напоминали сердечко, но не теперь, когда она сжала их добела. Зоя Космодемьянская на допросе. Когда Евгений Палыч был маленьким, мама часто рассказывала про подвиг этой партизанки.

Он так и не узнал бы о письмах, если б сисадмин Пашка не обозвал его «ископаемым динозавром».

«Не, ну вы даете, Евгений Палыч! Весь народ в сетях, один вы мимо пролетели.

«На кой они мне?»

Конечно, он знал про социальные сети, потому что всякий раз с недоумением наблюдал, как коллеги отрешенно смотрят в экран, жамкая «мышь», прыгая по страницам и не замечая времени.

«Вы можете знакомиться с новыми людьми, — объяснял Пашка. — Или следить за теми, кто вам интересен».

«С теми, кто мне интересен, я могу сходить на обед».

«Неужели у вас нет какого-нибудь далекого человека, о судьбе которого хотите узнать?»

«Нет».

«Ну и оставайтесь в пролете как муха в самолете», — выдал Пашка идиотскую фразу и, подхватив пустую кружку из-под кофе, направился к двери.

«Стой, муха в самолете. Что для этого нужно?»

«Вот это я понимаю — разговор! Номер мобильного нужен. Фотка нужна. Кстати, она у меня есть. Помните, для корпоративного сайта снимали».

С тех пор прошло полгода. Он так и не заглядывал больше в это таинственное и плоское пространство, где люди — маски, а жизни — декорации.

Пашка утратил интерес к своему асоциальному коллеге, а сегодня вдруг от нечего делать опять пристал.

— Вот привязался! Точно игривый щенок, только вместо косточки — соцсеть.

— А хотите, я разберу вашу почту?

— Как секретарша, что ли? А валяй. Все равно мне не интересно.

— Так-так-так. Ну и навалилось спаму.

Пашка затих на минуту, потом сказал осторожно:

— Евгений Палыч, тут письмо какое-то странное. Здравствуй, Евгений. Женькой назвать язык не поворачивается. Как необычно — обнаружить тебя здесь. Ты не ответил ни на одно мое письмо, отправленное обычной почтой, так что сама не знаю, зачем пишу снова. Но ты не волнуйся — это последнее. У меня нашли рак. Спасибо за все. И прости за все. Катя. Постскриптум. Если хочешь, приезжай завтра в десять вечера. Рощино, улица Солнечная, дом три. Буду ждать.

— Давно она написала?

— Посмотрим. С полгода уже прошло.

Стены завибрировали, будто началось землетрясение.

Пашка выпрыгнул из-за компьютера.

— Может, скорую вызвать?

— Паш, выйди, пожалуйста.

— А может…

— Еще одно слово, и без скорой тебе не обойтись!

Оставшись один, Евгений Палыч перечитал расплывающиеся строки еще раз и написал: «Писем не получал. Как ты сейчас? Ответь срочно». Дома компьютера нет, поэтому в ожидании сидел на работе до последнего. Сидел — не то слово. Метался.

Потом шел домой сквозь промозглую питерскую морось. В лужах скользили красные и желтые огни. Хотелось рыдать, но, разумеется, не стал шокировать прохожих. Лишь дыхание поминутно перехватывало, и сердце то и дело переставало биться. Хотелось швырнуть портфель под колеса машин, сбросить пальто и пойти в другую сторону, в прошлое, в «полгода назад». Увидеть ее в последний раз.

Они поженились, когда Катя была еще студенткой. Иногородней студенткой. Женька переехал к ней в общежитие, потому что мама была против их брака. Он тогда учился в аспирантуре, ночами работал, днем отсыпался. Потом готовил Кате ужин. Кастрюлю с картофельным пюре ставил на кровать и укутывал одеялом, чтобы не остыло. Сковороду с жареными окорочками обертывал прямо на столе своим банным халатом. Перед отъездом на работу писал записку: «Курочка в халате, пюрешка на кровати. Целую везде. Твой навсегда Женька». Она любила ходить в его свитерах — часто мерзла. По выходным, сидя на кровати напротив друг друга, они читали учебники. Он совал ее ледяные ноги себе под рубашку, прижимал к голому животу, отогревал. Иногда они развлекались тем, что наперегонки брали тройные интегралы. Мало кто обращал внимание на умственные способности его жены, потому что они меркли на фоне внешности, особенно фигуры. Узкая талия и пышные, даже слишком пышные для такой хрупкой девушки — груди. Не раз замечал, как на нее оглядываются. Катя была красавицей, а он обычным. Похожи только тем, что оба невысокие и щуплые. Правда, это не прибавляло ему очков в сравнении с другими мужчинами. Ничего удивительного, что однажды в ее жизни появился высокий и статный красавец. Она потеряла голову, а Женька не стал препятствовать ее счастью — молча собрал вещи и переехал обратно к маме.

А теперь оказалось — Катя писала ему. И эти письма видела только мама.

— Уверен, ты прочла их! Что в них было?

— Вот идиот! Я скажу тебе, что в них было! В первом она повествовала, как счастлива с тем хахалем, с которым изменила тебе! Думаешь, я могла допустить, чтобы она рвала тебе сердце! Во втором она сообщала, что у них родилась дочь. В третьем, что они развелись. Вот и все. Все! Поделом ей, гадине. Говорю же, я тебя, дурака, берегла.

— Чем так беречь, лучше было сразу убить. Я ухожу. Мне больше нечего здесь делать.

— Где?

— Вообще везде.

Ее левая рука взметнулась к груди. Мама стала медленно оседать в кресло.

Он заставил себя равнодушно выйти из комнаты. Хлопнув дверью квартиры, постоял в холоде парадной.

— Эгоист плесневый!

Надо вернуться — помочь матери.

Еще из прихожей он увидел, как мама, стоя у стола, наливает в бокал вино. Голова повернулась, нестерпимо светлые глаза испуганно расширились, рука дрогнула, и вино кровавым пятном расплылось по скатерти.

— Быстро же ты выздоровела.

— Подожди, я объясню!

— С меня достаточно.

На улице Евгений Палыч понял, что совершенно не знает, куда теперь.

В лицо ударил свет фар. Рядом остановилось такси, из которого вывалилась развеселая компания.

Не отдавая себе отчета — зачем, он метнулся к водителю.

— До Рощино поедешь?

— Хоть до Америки.

Они мчались по трассе Скандинавия. Вдоль обочин чернел лес. Вот куда ее занесло.

Потом петляли среди частных домов. Из-за штор казалось, что окна светятся разными цветами. В ее доме тоже горел свет — зеленый. Он толкнул дверь — не заперто.

Миновал темные сени, коридор и очутился в большой комнате. Кухня, совмещенная с гостиной. Кажется, так сейчас модно.

Напротив, в кресле, сидела Катя. Почти не изменилась, только лицо как будто зеленоватое. Может, из-за штор? И еще. На месте пышных грудей — плоско.

Язык присох к небу. Перед глазами зарябило.

— Здравствуй, Женька, — буднично сказала она. — Что ж опаздываешь? Всегда же пунктуальный был. Еда почти остыла.

Катя неторопливо поднялась, прошествовала к дивану и достала из скомканного одеяла кастрюлю. В кастрюле оказалось пюре. Пока она наполняла тарелку, он заметил на столе нечто, укутанное в большое махровое полотенце.

— Здесь жареная курица. Как тебе нравится — с майонезом и чесноком. Видишь, я ждала.

Неужели она делала это каждый день?

— Мне самой нельзя, врачи запретили, — словно прочитав его мысли, пояснила Катя. — А вот соседская собака весьма потолстела за последнее время. Теперь любит меня больше, чем хозяев. Так что не волнуйся. Не пропадало добро.

Катя вернулась в кресло.

Он приблизился к столу. Отправил в рот ложку пюре. Чуть не подавился. Оно все-таки оказалось остывшим и застряло в горле.

Шагнул к раковине. Налил стакан воды из-под крана и выпил залпом. Вода тоже была холодной. Его била дрожь.

Напротив ее кресла стояло еще одно.

Он подошел и рухнул в упругие полиуретановые объятия.

Помедлив, она наклонилась и — о ужас! — принялась снимать с его ног ботинки и носки. Он не сопротивлялся, просто смотрел, вытаращив глаза.

Катя положила его ноги себе на колени, приподняла кофточку и прижала холодные ступни к своему горячему животу.

Он вздрогнул, утонув в мягкости и нежности ее кожи.

Закрыл глаза, потом открыл. Взгляд зацепился за фото на стене. Сердце рванулось, ударив под дых, и замерло.

С фотографии смотрела молодая женщина. Под широкими бровями нестерпимо светлые зеленые глаза. Левый немного косит в сторону. Губы напоминают сердечко.

— Это твоя дочь?

— Да. Евгения.

Он отдернул ноги и вскочил.

— Мама сказала, что я дурак.

— Это хорошо. Может, тогда ты не станешь возражать, если рядом с тобой будет дура.

Несколько секунд он смотрел на нее, моргая, думая — ослышался, а потом захохотал. Все напряжение последних часов вылилось в неистовый булькающий смех. Она нерешительно улыбнулась и вдруг бросилась на пол, обхватила его колени, прижалась щекой к бедру и зашептала:

— Прости! Прости меня.

© Юлия Шоломова