Рассказы

Три часа из жизни лишнего человека

Непослушными коротковатыми пальцами Сева высыпал остатки крупы в аквариум. Там жила мышка. Мышка немедленно выскочила из лежащей на боку банки с ватой и засуетилась вокруг еды.

— Теперь мне, — сказал ей Сева и пошел в кухню — жарить яичницу.

Вышло плохо. Яйца пролились на плиту, в сковороду попала скорлупа, к тому же все пригорело.

Сева ел и думал, что мамина яичница вкуснее. Мама хоть и ростом ниже его, но очень умная. Ей все удается лучше.

Только вот она куда-то пропала.

Сколько времени прошло? В первую ночь он ждал так долго, что темнота за окном растаяла, и дома из черных снова стали серыми. Потом были еще две ночи. Он устраивался спать в маминой комнате, чтобы сразу заметить ее возвращение. Мама всегда говорила: «Я ухожу по делам, но обязательно вернусь. Не волнуйся».

Он не волновался. Просто ждал. Только вот яиц больше не осталось, как и хлеба, молока, печенья.

— Ну что я как дурак? — удивился он вслух. — Надо идти на озеро.

Они не часто выбирались на улицу, но когда это случалось, обычно ходили на озеро в парк. Наверняка там-то он и встретит маму. Надо было давно догадаться, где ее искать.

В прихожей Сева надел куртку. На тумбочке в вазе лежали разноцветные бумажки — деньги. Он сгреб их, хотя прежде никогда не притрагивался — мама не велела. Одна бумажка — цвета пригоревшей яичницы — упала. Сева, кряхтя, наклонился, выудил ее из маминого тапка и утрамбовал весь ворох в карман. Долго пытался завязать шнурки на ботинках, но они путались и выскальзывали, поэтому сунул ноги в резиновые сапоги и вышел за дверь.

У парадной стоял дед Макар. Он доставал Севе только до плеча, поэтому казался маленьким.

— Добрый день, — приветствовал Сева, как учила мама.

— Помру я, Севка, — ответил Макар, комкая что-то в руках. — Видишь вот рецепт.

Слово показалось знакомым.

— Рецепт? Пироги?

— Дурак ты, Севка, — вздохнул дед. — Если бы пироги… А то лекарства! Давеча был в аптеке. Только на первый пункт хватило, а там их шесть. А мне еще сосисок охота. Больше я в аптеку ни ногой. Куплю сосисок, наемся перед смертью и помру. Все.

— Я бы купил тебе сосисок, — сказал Сева и выгреб из кармана измятые купюры — все до одной, — но мне надо идти к маме. Вот. Купи сам.

— Да ты что, совсем ненормальный? Вот мать-то тебе задаст!

— Купи сосисок, дед Макар. И еще крупу. Мышка хочет есть, а крупы больше нет.

Дед подставил ладони — принял деньги.

— Вот молодец, — похвалил Сева, копируя мамину интонацию. — Мне надо по делам.

Он с улыбкой зашагал в сторону парка. До чего же необычно и приятно — чувствовать себя деловым и самостоятельным.

***

Андрей заметил полноватого сутулого парня одновременно с Сиплым. Сиплый заржал, тыкая пальцем в направлении уродца, и вся компания тоже загоготала.

Андрей сжал зубы. В последнее время его часто бесили выходки Сиплого, но каждый раз он стискивал челюсть и молчал. Пойти против Сиплого — это подписать себе приговор. В лучшем случае — вылетишь из компании, в худшем — станешь мишенью. Горе тому, кого угораздит стать мишенью Сиплого.

Сердце замерло, когда Сиплый свернул с дороги и пошел наперерез тому парню. Ребята вальяжными походками направились за ним, хихикая в предвкушении веселья.

— Эй, красавчик! На пивко не подкинешь?

— Что?

Глаза у парня были раскосые, словно две рыбки, выпрыгнувшие в разные стороны, а под ними рыжие брызги — разнокалиберные крапины веснушек.

Он остановился, перестав шаркать резиновыми сапогами, носы которых разбегались врозь. Одна штанина топорщилась пузырем, другая свисала до земли, на куртке застегнуты всего две пуговицы, да и те не на свои петли.

Сзади кто-то прыснул, Андрей тоже усмехнулся.

— Я сказал, деньги гони, — пояснил Сиплый и подмигнул остальным. — Сегодня гуляем за мой счет!

— Нет, я не буду гулять. Мне надо по делам, — прогундосил уродец. — А деньги у Макара. Он купит сосиски. И крупу для мышки.

Сиплый на секунду опешил, а потом вся компания взорвалась смехом.

— Слыхали, а? Сосиски! Мышка! Ой, не могу!

Уродец заулыбался было вместе со всеми, но тут Сиплый ткнул его кулаком в живот, и улыбка превратилась в жалкую гримасу непонимания. И без того сутулый, толстяк согнулся еще больше.

Сиплый размахнулся уже в открытую, и Андрей рванул наперерез. Он замолотил кулаками. Боли не было, даже когда в обнимку с Сиплым покатились по асфальту.

Смех оборвался. Мелькнула вереница вытаращенных глаз. Вцепившись пятерней в лицо Сиплого, Андрей закричал:

— Беги, дурак! Вали отсюда!

Следующий удар Сиплого пришелся в ухо. Зубы лязгнули. Он сплюнул кровь и закричал. Больше не было нужды стискивать челюсть.

«Вот и прорвало. Как прежде уже никогда не будет».

***

Геннадий Витальевич провел рукой по перилам заграждения. Под ладонью ощущались наплывы старой краски. Это было единственное место, не загаженное чайками. В одну и в другую стороны до конца моста чайки так испещрили перила, как будто им платили за эту работу сдельно. К счастью, и среди чаек бывают халтурщики, так что он нашел относительно чистое место.

Хотя через каких-то пару минут этот вопрос навсегда утратит актуальность. Как и все остальные вопросы. Например, такой: что ты, Геннадий Витальевич, успел к своим сорока девяти годам? Говорят, человек должен успеть построить дом, родить ребенка и посадить дерево. Дом он так и не построил, а посему занимает вместе с женой комнату в коммунальной квартире, доставшуюся ей от родителей-алкоголиков. Жена мало-помалу пошла по их стопам, так что детей нет и уже не будет. Дерево тоже не посадил, зато сколько их распилил и превратил в опилки, потому что работает на деревообработке. Собственно, работа — единственное, ради чего он вставал по утрам, пока сегодня, наконец, не понял, что это — не жизнь.

Жизнь — это что-то другое. Видимо, как раз дом, ребенок и дерево.

Геннадий Витальевич вцепился в перила и закинул вверх правую ногу.

Вода внизу казалась мертвой. Чайки белой пеной лепились к берегу, скользили в небе, но не приближались к воде. За глянцевой пленкой клубился серо-коричневый туман — другое измерение, жуткое и непреодолимо притягательное. Он явственно ощущал вокруг себя поток энергии, затягивающий в бездну. Нужно сбежать туда, спастись…

Сквозь крики чаек до слуха донеслось раздражающее шарканье.

Он повернул голову и увидел нелепого взъерошенного человека в резиновых сапогах. Геннадий Витальевич не отрывал взгляда от этих сапог, пока человек не приблизился. Носы сапог смотрели в разные стороны, но это не главное. Главное, что они были ярко-синего цвета. Совсем как в детстве. У родителей не было денег на туфли, и он месяцами ходил в ярко-синих резиновых сапогах. Тогда казалось, что жизнь прекрасна и все возможно.

Геннадий Витальевич посмотрел в лицо так некстати возникшего прохожего и чуть не свалился в реку. Во-первых, настораживали необычные черты. Слишком раскосые глаза, слишком пухлый подбородок — прямо Винни Пух какой-то. Во-вторых, по веснушчатым щекам текли слезы, хотя на вид он выглядел отнюдь не ребенком. Лет шестнадцать, не меньше.

Прохожий остановился, поморгал и сказал:

— Я буду помогать.

С этими словами незнакомец вытянул руки вперед и пошел прямо на него.

— Не надо мне помогать!

На всякий случай Геннадий Витальевич спрыгнул обратно на мост.

— Ладно, — согласился парень и вдруг отшатнулся. — Если тебе надо деньги — у меня нет! Я дал Макару, потому что мышка хочет есть.

Мышка? Что за бред?

Живот стиснуло, как перед приступом смеха. Позабытые ощущения.

— У меня есть мышка, — объяснил толстяк.

— А бегемота у тебя нет?

— Нет. Ты глупый. Бегемоты только в книгах. А дома нельзя. Дома можно собаку, но мне нельзя. Мой дом маленький. Мама не разрешает.

Смех застрял в горле, не успев вырваться. Геннадий Витальевич погладил лысину.

Собаку. Можно собаку.

Вспомнилась песня из старого кинофильма «Приключения Электроника»: «Преданней собаки, ласковей собаки, веселей собаки — нету существа!»

Во всяком случае, собака никогда не станет алкоголиком и не выгонит из дома.

А жить они могут в съемной комнате.

Жить.

— Зачем ты живешь? — вырвалось у него.

— Потому что жить хорошо, — уверенно сказал нелепый человек. — Так мама говорит.

Он зашаркал дальше, а Геннадий Витальевич остался стоять, держась рукой за перила с наплывами старой краски.

Снизу раздался крякающий смех.

Он посмотрел туда.

Вода больше не казалась мертвой. По шершавой мутной поверхности скользили две утки. Перья у них были пестрые — рыжие как веснушки и синие как резиновые сапоги.

***

Лена сидела на скамье возле озера и курила.

Вообще-то, это был первый раз, поэтому на самом деле она с важным видом пережидала приступ тошноты и озноба, но ей нравилось думать, что она курит.

Надо будет еще несколько раз потренироваться, а потом закурить в квартире, в своей комнате. Посмотрим, что тогда скажут эти зомби.

С тех пор как они переехали в шикарную, по словам мамы, квартиру, Лена стала пустым местом, невидимкой. У родителей была только работа и телевизор, а у брата компьютер.

Они больше не разговаривали и даже не ели вместе.

Вчера Лену бросил Паша. Не просто бросил. Теперь он встречался с Олей, лучшей подругой Лены. Она проревела полдня, а когда на ночь глядя мама вернулась с работы, и Лена сунулась к ней в комнату, дверь оказалась запертой изнутри.

— Могу я в этом доме побыть одна? — закричала мама. — На работе дурдом, так еще здесь лезут!

— Это я.

— Иди к отцу!

Лена пошла к папе. Он едва не подпрыгивал на диване под рев футбольного матча. Она загородила собой экран.

— Пап, как думаешь, если парень бросает девочку, он ее совсем не любит или немножко еще любит?

Отец пару секунд смотрел пустыми глазами, потом очнулся и подтолкнул ее в сторону.

— Иди-иди, девочка, не мешай.

Она отправилась в комнату брата и, ни слова не говоря, надавила на кнопку выключения компьютера.

— Совсем спятила?! — завопил брат и вскочил. — Прибью!

Лена бросилась вон под оглушительный топот. Топот оборвался, едва она покинула территорию брата.

Она вернулась в гостиную, подошла к бару, взяла первую попавшуюся бутылку и вышла. Отец никак не отреагировал. Потом Лена сидела в своей комнате, пила из горла обжигающую жидкость и давилась слезами. Утром в школу не пошла. Весь день голова гудела. И вот к вечеру она выбралась в парк. Подышать свежим воздухом через качественный фильтр, как говорит этот мерзавец Пашка.

Сзади раздались шаркающие шаги. Скамья вздрогнула.

Лена повернулась и увидела нагло усевшегося парня.

— Совсем обалдел?! Чего расселся? А ну, проваливай!

Парень покосился на нее и мелко заморгал.

— Я жду маму.

К своему удивлению, Лена поняла, что завидует ему. Он ждет маму, а это значит, что его мама скоро придет, он нужен ей и знает об этом.

Сама она может просидеть здесь целую вечность, но вряд ли эти зомби обнаружат пропажу. Брат все так же будет сидеть за компьютером, а родители работать и спорить, в перерывах просматривая газеты и новостные передачи. Интересно, через сколько они бы хватились? Через неделю? Год?

— Хочешь?

Она протянула зажженную сигарету. Парень сгреб окурок пятерней, ойкнул и в недоумении уставился на раскрытую ладонь.

— Больно.

— Ты что, идиот?

Лена посмотрела на него внимательнее. Круглое и будто приплюснутое лицо. Под длинными дугами бровей детские, удивленно распахнутые голубые глаза. На носу и щеках ржавые крапинки. Совсем такие же как у ее куклы, которая несколько лет провалялась забытой в папиных инструментах и покрылась ржавчиной. Во время переезда кукла нашлась, и теперь Лена прятала ее в письменном столе, потому что мама хотела выбросить.

— Нет, — серьезно ответил он. — Я человек. Мама говорит, что если человека любить, то он сможет все.

— Твоя мама разговаривает с тобой?

Парень кивнул, и маленький рот растянулся в улыбке.

— Везет. А моя или молчит, или орет.

Он продолжал улыбаться, точно не понимал, о чем речь. Наверное, никогда не видел таких мам, как у нее.

В голове забрезжила идея.

Она проучит их всех. Они увидят, как игнорировать. Она им покажет!

— Пойдем ко мне.

— Не могу. Я жду маму.

— Ты наверное голодный? Есть хочешь?

Он сглотнул.

— Пойдем ко мне. Я тебя накормлю, а потом ты вернешься сюда и будешь дальше ждать маму.

— Да. Буду ждать.

Он поднялся и пошел с ней рядом, шкрябая сапогами по асфальту.

Сразу за парком небо загораживали сверкающие многоэтажки. Престижное жилье.

В парадной консьержка ничего не спросила, но так изумленно таращилась, что Лена, едва сдерживая смех, разъяснила:

— Это мой парень.

Когда они очутились в лифте, нос уловил неприятный запах. Похоже, парень давно не мылся.

Не разуваясь, Лена повела гостя в свою комнату. Из комнаты брата раздавалось хихиканье. Она нарочно замешкалась у открытой двери, громко потопала и даже взяла нового знакомого под руку — безрезультатно. Брат сидел за компьютером в наушниках.

Они вошли в соседнюю дверь. Под ногами проваливался белый длинноворсовый ковер.

— Сними сапоги!

Он долго пыхтел, тряс ногами, и когда все же избавился от обуви, неприятный запах усилился.

— Слушай, для начала прими-ка ты душ, пока не устроил из моей комнаты газовую камеру.

Он безропотно последовал за ней.

— Умеешь пользоваться душевой кабиной? Нет? Сейчас научу. Смотри.

Потом она достала гель для душа, который мама привезла из Франции и к которому запретила прикасаться.

— Вот тебе мыло. Выдавливай, сколько хочешь. Не знаешь как? Вот так. Смотри.

Она достала свежее полотенце и махровый халат брата.

— Когда помоешься, надень вот это. Надеюсь, ты умеешь одеваться?

— Умею. Но мама все равно помогает.

— Ну уж! Я тебе не мамочка.

Лена оставила незнакомца осваивать новые навыки, а сама отправилась в кухню.

«Одежда брата ему не подойдет — брат слишком худой, — размышляла она, сооружая бутерброды. — Зато папин спортивный костюм будет в самый раз».

Размышления прервали звон и грохот из ванной.

«Надеюсь, это была коллекция маминых парфюмов».

Потом она долго сидела одна на мохнатом розовом диване, уставившись в тарелку с бутербродами. В голове все еще пульсировала боль, будто кто-то ввинтил в затылок сверло и теперь пытался вырвать обратно.

Руки машинально ощупывали куклу. Это был большой пузатый пупс с желтыми волосами. Тот самый — в ржавых пятнах.

Из коридора раздались шлепающие шаги. Появился гость — пунцовый, как мамина помада. Волосы сосульками. Халат перекошен.

— Господи, чудо в перьях! — Она подошла, деловито завязала пушистый пояс и указала на поднос. — Садись. Ешь.

Тертый сыр сыпался вниз и перемешивался с длинными ворсинами ковра. Измазанный майонезом кусок колбасы прилип к дивану.

Лена наполнила стакан лимонадом. Парень глотнул и вдруг зажмурился, поперхнулся.

— Ты что, лимонада никогда не пил?

— Нет. Наверное.

— Ну ты чудило!

— А мама говорит, я — подарок.

Лена хмыкнула.

— Должно быть, твоя мама сказала не «подарок», а «придурок». — Тут она всплеснула руками. — Чуть не забыла! Хорошо, что напомнил. У меня же подарок для тебя. Вот, смотри, это кукла. Если положить ее спать, то глаза закрываются, видишь? А если посадить, глаза открываются. Держи.

Он взял пупса перемазанными пальцами и наклонил — круглые кукольные глаза закрылись, зато раскосые голубые глаза с восторгом уставились на Лену.

— Ладно, потом наиграешься, давай одевайся. Скоро будем знакомиться с родителями.

Он смотрел на новые вещи так беспомощно, что Лена хихикнула.

— Ну, хорошо, хорошо, бедолага. Я тебе помогу.

Она стала снимать с него халат, и в ту же секунду он сжался от жуткого крика.

— Убери от него руки! Ты спятила? Что за дурдом? Кто это?!

«Господи, спасибо тебе. Началось».

В дверях стояла мама с точно таким лицом, как тогда на Невском, когда грязный нищий ухватился за ее белое пальто. Похоже, она настолько заинтересовалась происходящим, что вряд ли в ближайшее время пожелает запереться в спальне. Сработало!

Лена старалась, чтобы голос звучал безмятежно:

— Это мой парень.

— Я сейчас «Скорую» вызову! Я упеку тебя в дурку! Он же… Он даун!

— Он не даун, а человек. Почеловечней тебя будет!

С этими словами она наклонилась и поцеловала парня в щеку.

Мамин крик сорвался на визг.

— Ненормальная! Последний стыд потеряла!

— Закрой дверь с той стороны. Или хочешь посмотреть, как мы с моим парнем целуемся?

Лена поцеловала вторую щеку. Ноздри щекотал запах маминого французского мыла.

Парень заулыбался, смущенно опустил глаза.

Она выпрямилась и торжествующе развернулась. Мама бросилась вперед. Голова, без того гудящая, зазвенела от пощечины как колокол в Соборе Парижской Богоматери.

— Шлюха, мерзавка, потаскуха!

Позади мамы замаячили брат и отец. Неужели все в сборе? Лена не помнила, когда в последний раз видела их вместе. Может, возле новогодней елки?

— Ненавижу! Ненавижу вас всех! Слепоглухонемые! Зомби! Моральные уроды!

Она выкрикивала слова, отталкивая брата, который почему-то пытался схватить ее. Отец держал мать, которая тоже что-то выкрикивала.

На периферии беснующегося сознания мелькнула мысль: «Вот оно — внимание. Все же получилось».

Кажется, они с мамой хотели убить друг друга, но им не давали. Потом они все же вырвались, но вместо того чтобы убивать, уселись на пол, обнимаясь и рыдая. Брат и отец совали стаканы с водой и салфетки.

Потом отец исчез.

Рука угодила во что-то холодное и склизкое. Кусок колбасы. Она оглянулась. На диване никого не было.

— А где тот парень?

— Сева? Не волнуйся, папа о нем позаботился, — отозвался брат.

— Почему — Сева? Его что — так зовут?

— Ты бы хоть имя спросила, прежде чем целоваться!

— Зачем? Мама же сказала, что я потаскуха.

— Дурында ты, а не потаскуха, — ласково возразил брат и опустился на колени рядом.

— Нет, это я дурища несчастная, — всхлипнула мать. — Простите меня!

Они с мамой снова заревели, и отчего-то это было сладко и хорошо, и опять вспомнилась новогодняя елка.

Она не заметила, когда именно вошел отец. Просто вдруг поняла, что еще одна рука легла на спину, и еще один горячий лоб прижался к виску.

***

Сева ерзал в машине и изо всех сил прислушивался, пытался понять. На передних сиденьях переговаривались двое.

Звучали незнакомые слова: инфаркт, реанимация, летальный исход, интернат.

— Куда мы едем? — обеспокоенно спросил он. — Домой?

— Домой-домой, — согласился один из мужчин. — Можно и так сказать.

Дома, деревья и дорога были синими и блестящими. Мимо проплывали светящиеся окна, желтые как яичница.

Штаны, которые дала та странная девочка, оказались мягкими и теплыми. И кофта тоже. Тот добрый дядя, который сначала держал злую тетю, помог ему одеться, а потом все спрашивал про имя, фамилию, улицу, дом, как зовут маму. Отвечать на вопросы было приятно, потому что Сева все это выучил и даже мог написать.

На коленях лежала кукла с закрытыми глазами.

Он громко зевнул и тоже закрыл глаза.

«Это хорошо, что домой. Мне надо домой. Надо покормить мышку. А маму я обязательно найду. Завтра».

© Юлия Шоломова