Рассказы

Юрка и гуси

Юрка елозил ложкой в тарелке, стараясь не думать о куриной коже и варёном луке, которые  плавали в супе.

— Прекрати выбирать. Ешь, а то хуже будет! — велела мама и вздохнула: — Весь в отца!

Юрка вздрогнул и сунул в рот полную ложку. Что-то склизкое скользнуло по языку и пришлось замереть, борясь с желанием выплюнуть всё обратно. Иначе будет ещё хуже.

Сколько себя помнил, Юрка боялся маму.

«Запомните! — говорила она старшим сестрам. — В нашей стране сильный пол — женщины! Как издревле повелось, так и по сей день: коня на скаку остановят, в горящую избу войдут! От мужиков никакого толку. Вон ваш отец всё гордился, что ни одного шурупа с завода не стащил, а я тем временем пахала как лошадь, чтобы обуть и накормить его безупречное величество».

Папу Юрка не помнил. Говорили, он уехал куда-то очень далеко, на север.

«От перемены мест слагаемых сумма не меняется, — объясняла мама. — Что здесь от него проку не было, что там небось нищебродствует, если бабу толковую не нашёл».

Но Юрке нравилось думать, что папа умный и где-то там, далеко, — кому-то очень нужен. Когда мама не слышала, старшая сестра Лена уверяла, будто он любую задачу по физике решал за полминуты, а средняя — Даша — вспоминала, как рассказывал наизусть какого-то «Кавказского пленника».

Ещё Юрка боялся воспитательницу Галину Ивановну. Самым невыносимым в садике было кипячёное молоко, потому что в нём всегда плавала жирная скользкая пенка. Галина Ивановна грозилась вылить это молоко за шиворот тому, кто не выпьет. Юрку тошнило, но он пил. И каждый раз это было хуже, чем страшный сон, потому что из страшного сна можно проснуться, если громко закричать, а в садике кричать нельзя — накажут. Манная каша в садике была жидкой и тоже с молочной пенкой, но тошнило от нее чуть меньше, потому что каша была с сахаром.

Юрка мучительно ждал, когда вырастет и всё изменится. Совсем другая настанет жизнь. Намного лучше.

Вырасти — это, во-первых, пойти в школу. Он уже давно умел читать и прочитал все мамины журналы «Работница» и «Крестьянка», хоть они и были не интересными. Просто лежали в туалете, а больше там ничего не лежало. Остальное он читал в зале. Там стояли разные атласы, даже «Атлас — определитель бабочек», хотя никто в семье бабочками не увлекался, и энциклопедии. Самая толстая — "Большая Советская Энциклопедия", но в ней слишком много непонятных слов.

До школы Юрке осталось совсем немного. Осталось только съездить на лето к бабушке. «По семейным обстоятельствам», — объяснила мама.

Раньше он у бабушки никогда не был, потому что мама и бабушка «не сошлись во взглядах». Что это значит, Юрка толком не понимал, но на всякий случай бабушку тоже заранее боялся.

Ехали долго. Сначала на электричке до Свердловска, потом на поезде до Челябинска, оттуда на другом поезде до станции Бреды. Сошли ночью и до утра сидели на вокзале. Утром пешком отправились на автовокзал, а потом долго тряслись в автобусе по степи, пока не очутились в посёлке Комсомольский.

Бабушка оказалась худой, морщинистой и так щурилась на солнце, что поначалу среди морщин не разглядеть было глаз. Потом она наклонилась, и Юрка увидел глаза очень близко. Они блестели от слёз.

Бабушка взялась за чемодан и поволокла к крыльцу.

— Ты что ему на десять лет вперед вещей привезла? Зачем? Здесь и обувь-то не нужна. Всё лето босым пробегает.

— Это не одежда, — объяснила мама. — Это я уборку сделала. Большой уже — в школу идёт. Хватит, наигрался.

— Что же там — чемодан игрушек что ли?

— Почти.

Юрка наклонил голову так, что подбородком упёрся в грудь. Больше всего хотелось закричать, что ничего он не наигрался. Но кричать нельзя. И плакать тоже. А то хуже будет.

«Пацан среди баб растет! Чтобы никаких сюсюканий! — внушала мама сестрам. — А то мужика из него не выйдет. А ты, нытик, вытри слёзы и хватит кукситься — смотреть противно».

— Айда в дом, — пригласила бабушка. — Сейчас картошки накопаю.

Она принесла из огорода картошку в железном ведре, помыла и поставила в кастрюле на печь. Картошка получилась рассыпчатой и очень вкусной. По правде говоря, Юрка никогда прежде не ел такой вкусной картошки.

— Масло тоже своё, — хвалилась бабушка. — На сепараторе сделала. И сольки, сольки побольше сыпь, чтоб вкуснее.

Мама даже ночевать не стала, в тот же день уехала обратно. Перед этим они с бабушкой успели поругаться. «Ты сама во всём виновата! Надо уметь прощать!» — крикнула бабушка и хлопнула дверью. Через минуту Юрка увидел её в окно. Бабушка в цветастом платье и косынке, повязанной по-пиратски назад, энергично наклонялась, рвала какую-то траву и бросала в кучу. Куча быстро росла.

В комнату заглянула мама.

— Не шибко-то слушай, что бабушка говорит. Вечно она твоего отца выгораживает. Я поехала. Руки мой чаще. И не ходи босиком, а то на стекло напорешься.

Оставшись один, Юрка отправился на разведку.

Двор казался большим и просторным — хоть на велосипеде катайся. Но велосипеда у Юрки не было. От улицы двор отделяло низкое деревянное ограждение с калиткой. Ничего интересного по ту сторону Юрка не заметил — лишь пустая асфальтовая дорога, вдоль которой тянутся разные изгороди да белёные дома с цветными крышами.

В глубине двора возвышался массивный забор. За ним вместо асфальта чернела земля. Юрка протиснулся в ворота и осмотрелся. Справа и слева лепились покосившиеся сараи. Посередине двора — две длинные кормушки: одна пустая, вторая — с водой. Вдоль правого сарая в тени дремали серые гуси, точнее, серо-белые, самые обыкновенные, но Юрка гусей никогда не видел, поэтому двинулся к ним, чтобы рассмотреть получше. Однако не успел приблизиться, как огромный гусь вскочил, пригнул голову к земле и с оглушительным шипением побежал на Юрку. Остальные гоготали вслед, когда он удирал обратно за ворота.

Даже оказавшись в безопасности, никак не мог отдышаться. Вот уж не думал, будто гусь — такая жуткая птица. Мало того, что намного больше, чем представлялось по картинкам, так еще и голова с длинной шеей похожа на змеиную, только ещё ужаснее, и шипит страшно — любой гадюке далеко!

Мимо проходила бабушка с громыхающими железными вёдрами. Остановилась, нахмурившись.

— Чего стряслось? Привидение встретил?

— Нет… — удивился Юрка. Перед глазами возникла темнота в дверном проёме сарая, и вопрос перестал казаться таким уж нелепым. — Я хотел гусей посмотреть, а один как зашипит, как побежит на меня!

— Это гусак, — усмехнулась бабушка. — Смотри — близко не подходи.

— А что он сделает? Искусает что ли?

— Не искусает, а исщипает. Еще не известно, что хуже. У них даже на языке зубы растут.

— А я не боюсь, — с ужасом прошептал Юрка. — И привидений не боюсь! Пусть только попробуют на меня напасть. Я их сразу палкой, а потом вот так — кулаком!

— Ну-ну. Иди лучше в игрушки поиграй. Напоследок. Не зря же тащили в такую даль.

Юрка вывалил игрушки из чемодана прямо посередине двора, сел на корточки и привычно погрузился в небывалые игрушечные истории.

До самого ужина пластмассовые солдатики ходили друг к другу в гости, угощались колбасой из палочек и салатами из свежих листочков. Потом из тех же палочек построили железную дорогу, а из листочков — огород, и ходили туда на работу.

После ужина на чай заглянула соседка и укоризненно высказала бабушке:

— Напрасно вы такой аттракцион развели посреди двора. Я видела, как местные мальчишки замедляли ход возле вашего дома. Смотри — позавидуют. У здешних ребятишек столько игрушек не водится.

— Вечно ты паникуешь, Семёновна, — отмахнулась бабушка. — Пойдем лучше чай пить.

Чай бабушка кипятила в самоваре. Это Юрке очень понравилось. Интересно было из краника кипяток наливать. К тому же чай оказался намного вкуснее маминого — с листьями мяты и черной смородины прямо с куста.

На следующий день бабушка сказала, что пора развивать самостоятельность и дала красную плетёную авоську и сорок пять копеек: двадцадчик, пятнадчик и десятчик.

— Купи батон и булку хлеба, — сказала она. — Пойдёшь по улице — налево до перекрёстка, там опять налево и упрешься прямо в булочную. Небось не заблудишься: восемь лет почти — я в этом возрасте и корову доила, и дрова рубила.

Задание оказалось лёгким. Юрка нашёл булочную. Пока продавщица стучала косточками больших деревянных счётов, глотал слюну, вдыхая аппетитный хлебный дух и решал, от чего откусит на улице в первую очередь — от батона или хлеба. С раздувшейся авоськой в руках вышел из душного полумрака на яркий солнечный свет и зажмурился, а когда открыл глаза, перед ним стоял бритый налысо парень выше ростом, позади которого — ещё двое.

Юрка вздрогнул и отшатнулся. На незнакомцев это движение подействовало, как метание трусливой кошки на злую собаку.

Бритый пнул авоську, и она вылетела из рук. Юрка бросился поднимать хлеб с пыльного асфальта. Успел заметить, что в жёлтый пористый хлебный бок въелась сухая земля, а потом от сильного пинка упал сверху. Попытался встать, но следующий пинок заставил постыдно распластаться на обочине.

«Первый приём самбо — сто метров по прямой», — говорила мама старшим сестрам. Юрка извернулся, вскочил и бросился бежать куда глаза глядят, то есть — прямиком за магазин, в надежде спрятаться, забиться в укромный угол.

За магазином между глухими заборами возвышалась огромная помойная куча. Юрка продрался сквозь заросли репейника и, не взирая на смрадный запах, полез по ней наверх — другого пути не было, потому что обидчики и не думали оставлять в покое. Что-то больно шмякнулось в спину, потом в голову, и снова в спину. Град арбузных корок и других отходов летел, как из пулемёта. Он поскользнулся и рухнул лицом в вонючую жижу.

Раздались победные крики вперемешку с гиканьем.

— Бей гада!

Один из преследователей очутился рядом, и посыпались удары в бок и плечо. Юрка прикрыл голову руками и захлебнулся криком.

Дальше всё помнилось плохо. Он точно не знал, сколько его били и в какой момент появилась бабушкина соседка, услышавшая вопли и заметившая на обочине возле магазина авоську со свежим грязным хлебом.

Окончательно пришёл в себя, когда перед глазами маячило ошеломлённое лицо бабушки. Скрипучими ножницами в облупившейся зелёной краске она отрезала один за другим вместе с волосами намертво влипшие репьи.

— За что они его так? — всё приговаривала бабушка. — Чем не угодил?

— Известно за что! — хмыкнула соседка. — Чужак! А чужак — значит, враг. Надо бить. И потом эти ваши игрушки по всему двору, предупреждала — позавидуют…

— Чудо в перьях… — Бабушка неуклюже погладила по ощипанной голове и вдруг встрепенулась: — Ты их запомнил? Сможешь узнать?

— Один такой бритый, с колючей головой и узкими глазами, — неуверенно промямлил Юрка. — Он их щурил — вот так.

— Да этих бритых с острыми глазами полно, — махнула рукой соседка. — На лето всех мальчишек бреют, чтобы меньше потели от жары. Бесполезно вычислять.

В тот же день игрушки убрали в амбар, да и желание играть в них у Юрки пропало. Вместо этого он помогал бабушке рвать сорняки — мясистый молочай, сок которого из белого молока превращался в черное и прочно окрашивал руки. Это Юрке очень понравилось, потому что казалось волшебством. Так весь день он крутился возле бабушки, пока она не отправилась кормить гусей.

Чуть не плача от собственной трусости и беспомощности — даже обычный гусь для него ужаснее чудовища — Юрка притаился за высоким деревянным забором и через щель наблюдал за своей бесстрашной бабушкой.

Ничуть не дрогнув от близости дремлющей у сарая стаи, она налила в корыто воды из железного ведра. Юрка дернулся, когда гусак вскочил на ноги, но вместо шипения он загоготал мелодично, почти нежно, вытянув шею в бабушкину сторону. Остальные зашевелились и, лениво переваливаясь, отряхиваясь, последовали его примеру.

Когда гусак оказался возле бабушкиной юбки, произошло и вовсе невероятное: она протянула изжаренную на солнце морщинистую руку и то ли погладила, то ли похлопала его по шее. Юрка даже хрюкнул от удивления.

Бабушка подняла второе ведро — с зерном, пошла сыпать вдоль длинного корыта и необычным, звонким, певучим голосом закричала:

— Га-аль, галь, галь, галь, галь, галь, галь. Гали-гали-гали-галь.

Гуси загоготали, защебетали в ответ, оживились, засуетились и набросились на еду. Послышался стук клювов о деревянное дно. Она подняла пустые вёдра и ушла в сарай.

Вечером перед сном Юрка не выдержал и спросил:

— Бабушка, разве ты не боишься гусака?

— Зачем мне его бояться? Этот гусак со мной уж сколько лет. Постарше тебя будет, между прочим.

— Старше меня? — изумился Юрка. — Он что — еще и умнее меня?

— Не исключено, — загадочно протянула бабушка. — Уж точно некоторые гуси умнее собак. Однажды, когда старая Найда была жива, ночью на скотный двор залез вор. И что ты думаешь — пока собака спала, гуси такой шум подняли — сосед с ружьём прибежал.

— И застрелил вора?

— Не-ет, тот еле ноги унёс. А теперь всё — шагом марш в койку.

В ту ночь, как и во многие последующие, Юрке снились гуси, а утром он первым делом побежал к скотному двору и долго наблюдал в щель между досками забора удивительных птиц. Среди них был один взрослый гусак, пять гусынь и пятнадцать гусят. Гусята были уже не пушистыми и желтыми, как на картинках, а подросшими, с настоящими серыми и белыми перьями, но пока еще заметно меньше родителей.

На следующий день Юрка набрался храбрости, вошёл в ворота и стоял, прижавшись спиной к забору, пока гусак не зашипел, очутившись неподалёку.

Дня через три гусак перестал обращать внимание, и Юрка решился отлепиться от забора и сидеть на корточках в трёх шагах от ворот, незаметно подползая ближе к гусям. Но когда бабушка пришла их кормить, главный снова зашипел и прогнал Юрку.

Однако уже через неделю Юрка впервые сам налил воды и насыпал зерна в длинные деревянные корыта.

Раз в день бабушка выгоняла гусей пастись. Обычно они уходили в сторону реки и обратно возвращались часа через три. Юрке мучительно хотелось отправиться с ними, но после того похода в булочную покидать бабушкину территорию боялся. Каждый раз он с нетерпением ждал возвращения стаи, а потом усаживался поблизости от гусей на корточки, заложив руки за спину наподобие крыльев и имитировал то нежное щебетание гусят, то полновесное надтреснутое гоготание взрослых. Иногда гуси как будто отвечали, разговаривали с ним, и сердце взвивалось от восторга.

Настал момент, когда Юрка сидел возле самого корыта почти рядом с гусаком, поедающим зерно, и тот не выказывал ни малейшего беспокойства по этому поводу. Не зашипел, даже когда Юрка, замирая от страха, протянул руку и осторожно пошевелил твёрдые продолговатые медовые бусины.

Однажды бабушка, выгоняя гусей на дневное гулянье, предложила:

— А сходи-ка ты на речку со своими — кхм — друзьями. Хватит домоседничать! Уж лето на исходе, а ты всё пропустил. Ступай-ступай, всё же дело — гусей пасти называется.

Юрке хотелось поведать бабушке, что вовсе они не друзья, что на самом деле гуси приняли его в семью и считают своим, тоже гусем, и беседуют с ним на гусином языке, и даже толкают и приваливаются так же, как и друг к другу, когда он сидит среди них на корточках во время обеда или отдыха. И самому Юрке нравилось считать себя одним из них — было в гусях что-то притягательное: сила, величие, спокойствие. Всё это хотелось объяснить бабушке, но она сказала:

— И как тебе не надоело часами здесь просиживать… Глупость какая-то. — Потом хихикнула своим мыслям. — А ведь гусята небось тебя за своего почитают! Можно сказать, всю их жизнь ты рядом торчишь. Осталось только ночевать в сарае! А ну-ка, галь-галь-галь, айда гулять!

Она пошла открывать ворота на «задах».

Тихонько переговариваясь, гуси потянулись к выходу. Юрка нерешительно последовал за ними. Он еще не знал, что запомнит этот покуда ничем не примечательный день навсегда.

На «задах» был пустырь, за которым заброшенное футбольное поле с остатками ограды и скелетами футбольных ворот, а дальше рукой подать до рассекающей степь реки. Он уже видел её, когда ходил с бабушкой за песком. Стояла засуха, и река казалась огромной сочащейся царапиной на теле растрескавшейся земли. Вода бежала лишь в самом низу, а отвесные берега были издырявлены норами ласточек. Дно рассекали борозды «языков» — крупных моллюсков, похожих на пирожки. Когда эти моллюски ложились на бок и медленно открывали створки, становилось видно, что тело их напоминает большой белый язык.

Гуси дружно топали в сторону реки, но постепенно что-то менялось. Юрка, привыкший чутко реагировать на гусиное настроение, заметил — что-то происходит. Потихоньку птицы, а вместе с ними и Юрка, ускоряли шаг. В груди нарастало необъяснимое волнение, внутренний подъем овладевал всем существом до кончиков пальцев. Едва миновав старое футбольное поле, птицы побежали. Юрка не отставал. И вдруг вокруг него раздались хлопки и разноголосые восторженные крики. Гуси словно встали на дыбы и неслись на цыпочках, хлопая крыльями, почти взлетая, ободряя друг друга резкими гортанными возгласами. Не отдавая себе отчёта, Юрка бежал, махая руками и привычно имитируя гусиные вопли. И сердце его победно летело высоко над землей — вместе с сердцами гусиной стаи, хранящими память реющих в небе перелётных предков.

А потом все по-настоящему на короткое время взлетели, сорвавшись с обрыва. Юрка помедлил долю секунды и кубарем покатился вниз, пугая снующих вдоль берега ласточек.

В воде гуси успокоились и приняли вид благородный, почти царственный, хоть и то и дело садились на мель. Юрка закатал шорты, нашёл глубину до середины бедра и стал высматривать на дне следы «языков». Гуси подплывали вплотную и, когда он проводил рукой по жестким сухим перьям, щебетали своими нежными надломленными голосами. Тут он понял, что даже не заметил, как гусята почти сравнялись в размерах с гусаком и гусынями. Мальчик знал все пятнышки своих любимцев и особенности их расположения, поэтому легко различал гусей, а посторонний наверняка не сразу угадал бы, кто здесь главный.

— Гага-гага, — машинально позвал Юрка.

— Гага, — отозвался крупный гусь с белым хохолком и двумя тёмными пятнами на шее — гусак.

Время на реке пролетело незаметно. Обратно возвращались неспешно. Юрка смотрел под ноги, выискивая битое стекло в куцей траве пустынного футбольного поля, и даже не понял, откуда на пути возникли три темнеющие в закатных лучах фигуры.

— А вот и он, — многообещающе объявил коренастый парень с «ёжиком» на голове, должно быть, тот самый — бывший лысый.

— Попался-таки! — хмыкнул второй и смачно сплюнул.

— Ну всё, тушканчик, кранты, — пообещал третий и дважды громко ударил правым кулаком в левую ладонь.

Юрка прирос к месту, чувствуя, как от страха промерзает каждая клетка.

«Первый прием самбо — сто метров по прямой», но ноги сделались чужими, не слушались, и от этого становилось еще страшнее.

Лысый, ухмыляясь, двинулся вперёд, и Юрка понял, что на этот раз деваться некуда, он как на ладони, к тому же хозяйства выходят сюда «задами», никто не увидит…

Удар пришёлся в ухо. Юрка упал, стиснув зубы, и очень удивился, когда услышал собственный крик. Нет, это вовсе не его крик. Вокруг зашумело, и трудно стало разобрать, что происходит. Перед глазами мелькали крылья. Гуси кричали так, словно все животные джунглей разом учинили революцию, и в этом гаме тонули ошалелые возгласы Юркиных обидчиков. Даже когда мальчишки бросились бежать, несколько крупных гусят во главе с гусаком какое-то время мчались вдогонку.

Тем вечером Юрка долго сидел с гусями и вопреки обыкновению разговаривал с ними на человеческом языке, отчего-то абсолютно уверенный, что они его понимают.

Когда на другой день бабушка заметила синяк на щеке, Юрка сказал, что упал с обрыва на речке.

— Несчастье ты ходячее! — всплеснула руками бабушка. — Скоро мать приедет — что я ей скажу? Обоим попадёт! Значит так: впредь не смей «пасти гусей», слышишь? Достаточно!

В один из бесконечных жарких дней во время обеда в дом вошла мама. Бабушка разлила чай по трём чашкам в крупный красный горох.

По тому, как нетерпеливо, обжигаясь, мама пьёт, как барабанит по столу кончиками накрашенных ногтей, Юрка догадался — она снова торопится уехать.

— Ну что, друзей-то нашёл? — отрешенно поинтересовалась мама.

— Нашё-ёл, — отозвалась бабушка, наливая из ковша воду в самовар. — Вон его друзья расселись. Поджидают, пернатые.

Мама посмотрела в окно, из которого был виден двор с дремлющими в тени гусями, и равнодушно усмехнулась — как полагается, если кто-то шутит.

Юрка напрягся, опасаясь, что бабушка расскажет про позор за хлебным магазином, и мама снова возмутится, что он весь в отца — постоять за себя не может. Но бабушка заговорила о том, как в их совхозе строят колбасный цех и скоро в магазине появится вкусная копчёная колбаса. Юрка задышал свободнее и даже попил сладкого чаю с молоком и баранкой, а потом убежал на двор — прощаться.

В школе ему понравилось. Правда, кипячёное молоко и манную кашу там тоже давали, но никто не заставлял всё это выпивать и съедать.

Ребята в классе его не трогали. В первый же день задиристый Валька Камнев полез было, но наткнулся на Юркин взгляд. Что-то в этом взгляде заставило хулигана отступить. Может, почувствовал, что перед ним вовсе не замухрышка-одноклассник, а свирепый гусак, готовый в любую секунду смерчем налететь на врага.  

Вечером накануне Нового года мама вернулась домой с деревянным ящиком, водрузила его на кухонный стол.

Юрка и сестры с любопытством крутились рядом.

— Бабушка посылку прислала, — тяжело дыша, пояснила мама. — На Новый год.

— Что там? — нетерпеливо воскликнула Даша.

— Сюрприз! А ну-ка, все кыш отсюда. Узнаете, когда время придёт, — заворчала мама и вдруг улыбнулась. Две глубокие морщины между бровями почти исчезли. — Я думала, по-скромному встретим, но бабушка молодец. Такого новогоднего стола, как у нас, во всём городе не будет!

Скоро праздник, в окно мягко тычутся снежные мотыльки, мама сказала про бабушку — «молодец», и от всего этого Юрке хотелось скакать по квартире и кричать что-нибудь громкое и непонятное, так что он побежал в свою комнату вприпрыжку и от всей души завопил:

— Га-га-га-га!

— Ос-спади! — важно прокомментировала подвернувшаяся на пути Лена.

— Говорю же, весь в отца! — крикнула мама. — Шуму много, а толку — ноль!

Юрка много раз пытался принести пользу, но оказывалось, что он только мешает, и единственная польза от него — не путаться под ногами.

В праздничный день он так старался не путаться, что выбрался из своей комнаты уже к накрытому столу. Возле окна на табурете сияла гирляндой маленькая искусственная ёлка. Сёстры, до блеска умытые и аккуратно причёсанные, торжественно восседали на диване, поедая взглядами холмики салатов. От аппетитных запахов из кухни в животе забурлило. Посередине стола белела нарочно оставленная пустая полянка. В комнату медленно вплыла мама с большой тарелкой в руках.

— Вечно его нет, когда надо! — пожаловалась она, словно Юрки до сих пор не было. — Чуть коронное блюдо не пропустил!

Мама бережно поставила тарелку на середину стола, и Юрка увидел содержимое. До этого он лицезрел подобное только в кино: огромная дымящаяся золотисто-ржавая курица в гнезде из печёных яблок и картошки.

— М-м-м, — восхитилась Даша, — пальчики оближешь!

— Сначала салаты, — строго напомнила Лена.

В животе снова забурлило и даже как будто засосало. Юрка любил жареную курицу, тем более такая роскошь была не частой, только вот никогда прежде не видел столь огромной птицы.

— Какая большая курочка, — пробормотал он.

— Никакая это не курочка, горе ты моё, — фыркнула мама и — чрезвычайно довольная собой — похвастала: — Я же обещала королевский стол. Вуаля — гусь в яблоках! Как в лучших домах Парижа! Прямиком с бабушкиного двора.

Юрка попятился.

Уши заложило, словно целая стая гусей подняла гвалт. Серо-белые крылья, спины задвигались перед глазами. А один гусь повернул к нему голову на длинной пушистой шее и смотрел удивленно и как будто растерянно.

— Я не буду есть, — прошептал Юрка.

— Что? Что ты там бормочешь? — не расслышала мама.

— Я не буду есть, — надломленным гусиным голосом проскрипел он, изо всех сил сдерживая дрожь подбородка.

— Что ты сказал? — удивилась она и сделалась похожей на того растерянного гуся.

Юрка почувствовал — еще одно слово и нечто огромное внутри, разрывающее грудь и сдавливающее горло, вырвется наружу, и он зарыдает горько и стыдно. Сжав кулаки и напрягшись так, что челюсть едва шевелилась, процедил:

— Я. Своих братьев. Не ем.

— Сядь за стол и не выпендривайся, — посоветовала Лена. — Мама старалась, готовила, а ты, как избалованная барышня.

— Ой, смотрите, сейчас разревётся! Ну, точно — девчонка и есть! — пискнула Даша.

— Позорище, а не мужчина! — припечатала старшая сестра, которую Юрка уже не видел сквозь солёный туман, заволокший глаза. — Садись, я сказала, рёва-корова!

Юрка шагнул назад и упрямо покрутил головой.

— Ремня давно не получал! — догадалась Даша.

Вдруг чей-то чужой, звенящий, совершенно незнакомый голос, оборвал насмешки:

— Отстаньте от него. — В наступившей тишине слышно было, как у соседей работает телевизор. — Он же сказал — не будет есть.

Юрка не сразу понял, что голос — мамин. Громко, по-девчоночьи всхлипнул и бросился из комнаты.

Мама села за стол. У соседей кто-то заливисто расхохотался.

Она разрезала гуся и положила на тарелки по кусочку темного жирного мяса.

Все молчали.

Дочери обескураженно смотрели на волевое, окаменелое от внутренней силы мамино лицо.

В свете гирлянды на сухих щеках мерцали извилистые влажные следы.

© Юлия Шоломова